Top.Mail.Ru
КУПИТЬ билеты
«Сказки русского леса»
Пресса «Лес» А.Н. Островского
Автор: Москвина Т.//«Петербургский Час пик» №6   

Читатель, поздравляю. Отныне на коварный вопрос прибывших откуда-то пытливых родственников: «А что, если по-честному, можно посмотреть в драмтеатрах Петербурга?» вы можете дать гордый ответ: «Лес» А. Н. Островского в Театре на Литейном».

 

Постановка Григория Козлова имеет все основания на долгий, солидный, настоящий успех. Такого славного Островского питерский зритель не видал давно; может, сам добрый создатель русского театра чем помог из своего прекрасного далека участникам спектакля, завидев, что они серьезно думают над его пьесой, а не скользят по блистательной поверхности текста. И вот точно дверка приоткрылась, и привычно-знакомое стало притягательно-чудным.

«Лес», известнейшая пьеса Островского, имеет достаточно давнюю и пеструю сценическую историю, отчего современному зрителю нет ни малейшего толку. Да, был когда-то эпохальный спектакль у В. Э. Мейерхольда, потом Игорь Ильинский играл Аркашку Счастливцева уже в Малом театре, но где Мейерхольд с Ильинским, а где мы. Всякий режиссер, берущийся сегодня за Островского, отправляется в неведомое путешествие.

Григорий Козлов, имеющий за плечами опыт работы в разных питерских театрах («Преступление и наказание» в ТЮЗе, «Роst scriptum» в Александринке), режиссер-странник, мечтательного склада натуры и большой ценитель актерских индивидуальностей, повел спектакль по руслу, проложенному в 90-е годы «островскими» постановками Петра Фоменко («Без вины виноватые», «Волки и овцы»). Это русло, образующееся в результате нежного и любовного сотрудничества с образами пьес драматурга, в поисках психологической и эмоциональной музыки, звучащей в его созданиях. Если вспомнить кое-что из театроведческого жаргона, можно сказать, что это — постконцептуальный театр. Концепция — выдуманная режиссером строгих очертаний идейная конструкция — не налагается более на живую ткань пьесы. Наоборот, режиссер «утопает» в ней, отыскивая во всех персонажах неявное, психологически многомерное, неожиданное. Вместо жесткой формы, исходящей из той сомнительной посылки, что мир режиссера гораздо важнее и значительнее, чем мир драматурга, приходят своеобразные и тонкие стилевые решения, предпринимающиеся только для данной пьесы. Надо заметить, и сам Фоменко к подобному театру пришел не вдруг — его «Лес», поставленный в конце 70-х годов в нашем Театре комедии, был как раз жестко-концептуальным, а мир Фоменко видел тогда раздраженными, придирчивыми и скорее недобрыми глазами. Тот русский «лес» был населен сплошь монстрами — наш же, сегодняшний, полон людьми. И мне трудно скрыть свои симпатии именно к такому роду театра. Ибо, на мой взгляд, если режиссер хочет поставить спектакль о том, что Россия — идиотическая страна, где живут одни шлюхи и придурки, он имеет на то свои права, но для чего тогда браться, к примеру, за пьесу «Гроза»? Куда полезнее «поплавать» в океане художественного богатства, явленного нам любым текстом Островского. Основное впечатление от «Леса» в Театре на Литейном — как раз впечатление богатства, разнообразия, изобилия русского мира, скроенного и сшитого создателями спектакля из классического материала. Сценография Александра Орлова шутливо обыгрывает идею «игры в классики» — сцена заполнена толстенными коричневыми колоннами классического ордера, а слева на простенке висит гигантская репродукция «Утра в сосновом лесу» Шишкина. Дескать, вот вам ужо будет классика-расклассика. Через весь партер тянется помост-дорога, на которой, как все обязаны помнить с детства, на полпути между Керчью и Вологдой повстречаются два бездомных актера, трагик Несчастливцев и комик Счастливцев, прежде Чем забрести в лесную усадьбу богатой помещицы Гурмыжской и произвести там положенный по сюжету переполох.

Текст автора произносится почти целиком, с микроскопическими сокращениями, единственная перестановка — второе действие, встреча Счастливцева и Несчастливцева, играется прежде первого, как пролог, — никакого ущерба смыслу не наносит. А свой важный акцент режиссер тут ставит — ему нужно, чтобы все началось с появления вечной парочки актеров и закончилось их уходом, дабы нищая, бродячая мечта «закольцевала» приземленную действительность. Козлов представляет нам все население «леса» с вниманием и любовью, не унижая никого гневным разоблачением или яростью сатирического отрицания. Даже достаточно карикатурные эпизодические персонажи, соседи-помещики Гурмыжской Бодаев (Е. Иоффе) и Милонов (А. Рязанцев), задуманы и сыграны актерами всего лишь как забавные чудики, вынужденные из уважения к известной даме терпеть ее придурь. Но если основных персонажей, режиссер понимает и на свой лад любит, то сотворенную Островским пару актеров он обожает и души в них не чает, это его заветнейшие лирические герои. Оба исполнителя роли трагика Несчастливцева — Александр Баргман и Дмитрий Бульба — полновесно тянут на героев, о чем еще будет речь, а что, казалось бы, героического в злосчастном Аркашке Счастливцеве? В осторой, как всегда, интерпретации Алексея Девотченко это совсем уж «лицо бомж» — обтерханный до невозможности, в рваных джинсах, обозленный на весь сытый мир, наполненный георгинами и цепными собаками, хронически голодный и психованный, он, тем не менее, хранит некий огонек, сотворенный, как помнится, «по образу и подобию». Он, низвергнутый судьбой на последнюю ступень социальной лестницы, свободен, имеет свое достоинство и, как говорится в шекспировском «Гамлете» — эта цитата включена в спектакль, — играть на нем нельзя.

Вот, можно сказать, мы и подобрались к ключевым словам того ассоциативного ряда, что вызывает спектакль. Есть люди, которые играют другими людьми, есть люди, позволяющие собой играть, и есть люди, играть на которых нельзя. Кто из них свободнее, счастливее и ближе к истине, понятно — да у Островского и не бывает иначе, — но каждый растет из своих корней, каждый — органическое дерево своей почвы и частица своего леса. «Ночь светла, над рекой тихо светит луна…» — то и дело запевают хором лесные жители. «Темное царство», как назвал жизнь в пьесах Островского Добролюбов, ведь не есть черное, мрачное царство. Темное оно оттого, что люди тут чаще всего ведомы органическими инстинктами, самодурной волей и въевшимися в кровь привычками. А так — ночь светла. И луна тихо светит. И замуж хочется даже в пятьдесят лет. И хорошенько одеваться, есть и пить, даже если ты — недоучившийся гимназист с пустой головой. Это говорю, конечно, о второй главной паре спектакля, противоположной паре актеров — о Раисе Павловне Гурмыжской (Татьяна Ткач) и Алексее Буланове (Сергей Барышев).

Лесная царица Раиса Павловна, «тетенька» ослепительная Татьяна Ткач, прежде всего — настоящая гранд-дама, самоуверенная и повелительная, с положением и при деньгах, лицемерная до степени изумления. Что-то вроде Валентины Матвиенко или там Галины Вишневской. Красивое, хитрое женское животное. Недаром в одном из остроумнейших костюмов, задуманных для Ткач — Гурмыжской художником Ириной Чередниковой, на плече у нее висит черно-бурая лисица. Цивилизация заставила бедную лисицу скрывать свой зоологический эгоизм потоком слов и метаться в капканах приличий. Нельзя просто так купить мальчика за деньги — надо все закутать, затуманить, чтоб все было с луной, с поэзией, настоящими любовными словами, столь же нелепыми, как огромный розовый бант на ее голове в сцене «любовного» объяснения с Булановым. На самом деле хитрости ее грошовые, игра мелкая, и вся она ужасно комична в своих запоздалых плотских страстишках и уверенности, что к каждому она, умница, знает подход. Конечно, более молодоё и сильное животное, Буланов — Барышев, быстро скрутит тетеньку в бараний рог, и не по злобе или там особой гадостности натуры — этот Буланов легкомыслен, шаловлив, жаден до удовольствий, но никак не зол, — а по зоологическим законам леса и борьбы инстинктов. И останется ей одинокая старость в распроданном имении. Ибо даже верные слуги, добродушно-ворчливый, себе на уме Карп (Е. Меркурьев) и жалкая Улита (Т. Щуко), не питают к барыне особой любви и уважения. А тех, кто мог бы согреть ее закоченевшую в эгоизме душу, она как раз и отталкивает. В общем, прелестная и отвратительная Гурмыжская — порадуемся, кстати, за отличную актрису Татьяну Ткач, блистающую в этой роли всеми умениями и особо уморительно играющую комизм нутряного дамского томления, — скорее жертва, чем палач. Мало настоящей радости приносит игра с людьми, а зоологический эгоизм только кажется очень выгодным…

Живут в этом лесу и крепкие, здорово практичные, нисколько не лицемерные купцы Восьмибратовы — отец (Вячеслав Захаров) и сын (Сергей Мосьпан). Ходят они вместе под какую-то бодро крякающую музычку, однтые в черные сюртуки с меховыми отворотами ядовитых цветов, — знай, мол, наших, как желаем, так и одеваемся. Таких здравомысленных крепышей всегда на Руси хватало, и момент узнавания характерного типа для этих персонажей довольно силен. Это уже не марионетки, играть с собой не позволят, свои представления о чести имеют, только и они приземлены, к своему участку «леса» прикованы: капитал, приданое, «нам без этого невежества никак нельзя» — скажет мрачноватый человек-кулак Иван Восьмибратов — Захаров. А славного, простодушного Петю вполне можно искренне полюбить, и так лихо, азартно рассказывает он любимой девушке Аксюше (М. Солопченко), как он, если бы украл денег у отца, закатился бы с ней на тройке, а потом по Волге, что буквально видишь это воображаемое беззаконное путешествие. Но только ничего этого не будет — не осмелится Петя, не взлетит. Только одно странное привидение, спустившееся в лес из краев неведомых, сможет взлететь надо всем и все победить. Не знаю, как вам читатель, а мне в театре нужны герои. Желаю сочувствовать! В обширном театре Островского героев, достойных любви, немного. Все больше героини. Но как раз благородная несуразица по имени Геннадий Демьянович Несчастливцев — герой для Островского любимый и заветный, и то, что зрителю Театра на Литейном тоже удается этого героя полюбить, есть большая совокупная победа режиссера и актеров.

Баргман и Бульба (они играют по очереди) оба хороши и друг с другом несравнимы. В Баргмане чувствуется врожденный аристократизм — он остер, умен, моментально замечает, кто чего стоит, но не спешит того показывать, надеясь на лучшее в людях, по амплуа — скорее романтик-неврастеник, чем трагик. Такого театра, которому он служит, нет — это мечта, призрак, иномир. В его озорном комедиантстве есть доля лукавства, защиты от прозы жизни, а притом он прекрасно во всем разбирается и вполне «от мира сего». Просто играть на нем нельзя — его выбор другой, он играет сам. Он зовет Аксюшу не на провинциальную сцену, я в свободу от корысти, инстинктов и приземленных привязанностей. Что касается Дмитрия Бульбы, актера неровного, но поразительного по способности улетать в другие измерения, то он — именно трагик. Причем неведомого исчезнувшего театра. Каким-то чудом понимаешь, как жили и играли в прошлом веке все эти таинственные Коваль-Самборские и Волна-Задунайские. Как они, напитавшись речами и помыслами своих героев, чудили и куролесили в порывах несказанного благородства, как давали звук в особо патетических сценах, били подлецов-антрепренеров и с каким исступленным чувством произносили: «О люди, люди, порожденья крокодилов» — тот самый, из «Разбойников», шиллеровский текст, которого нынче никто произнести не сможет…

Действие, протекающее в подробно проработанных психологически диалогах, достаточно грамотно организовано по ритмам и сопровождено обильным и затейливым музыкальным комментарием (оформление А. Девотченко). Конечно, это в большей степени «разговорный» спектакль, не имеющий, скажем так, плотной атмосферы быта, но детали поведения персонажей обдуманы, и общение их непрерывно. Любители актерской игры могут повеселиться от души, наблюдая, к примеру, за целой серией разнообразных «пристроек» Гурмыжской — Ткач к своим гостям, — она откажется пить с соседями-помещиками, с горестными вздохами капая себе какие-то лицемерные капли в стаканчик, но с прибывшим Восьмибратовым церемонится не станет, не для чего, а перед страшным и загадочным Несчастливцевым и вовсе расчувствуется, как бы в резонанс. И вот из этих долгих и неторопливых знакомств с обитателями леса и его пришельцами, из ссор, выяснений отношений, скандалов, любовных игр и прочих треволнений постепенно понимаешь давно знакомое. Что мир велик, разнообразен, у каждого своя тропа и никто никому не судья. А все-таки покупать нищих и глупых мальчишек, чтоб они тебе угождали, — это далеко не то, что отдать последние деньги нуждающемуся и уйти из противного тебе обиталища пешком. Что театр, каким бы он ни был в реальности, создан человеческой мечтой о свободе, полете, о другом мире и других людях. И что, как говорится у Шекспира, «есть души, которые спасутся, и есть души, которые не спасутся». Такие вот получились сказки русского леса в Театре на Литейном. Не верите — посмотрите сами.