Top.Mail.Ru
КУПИТЬ билеты
«Моряк и воробей»
Пресса «Счастье моё» Александра Червинского
Автор: Немчикова О.//Империя драмы, 2008.№13. Январь   

Вчера была война. Потом война кончилась.

Мирное время. Разруха. Надо как-то жить дальше.

Девушка. Взъерошенная, суетливая, быстрая, со множеством уменьшительно-раздражательных суффиксов. Виктория.

Юноша. Чуть вальяжный, хоть и из пролетарской среды. «Дипломатический» моряк. Семён.

 

И еще память: о былом времени, о родителях. О счастье. Которого Виктории очень хочется — вопреки всему: голоду, холоду, послевоенной нехватке мужчин, отсутствию жилплощади. Для этого нужна такая малость — доченька. Маленькая и своя. Чтобы воспитать ее как настоящего человека, и сделать для ее счастливого детства ремонт во всей школе, и научить ее смеяться так весело и задорно, как до нее не смеялся никто на земле... А что для выполнения этого плана нужен мужчина, так это ничуть Викторию не смущает — она ведь «такая удачивая»! И действительно, все складывается как нельзя лучше — рядом оказывается Семен...

 

Возможности, которые представляет для сегодняшнего постановщика эта пьеса, воистину поражают. Хочешь рассказать о современной раскрепощенной молодежи о том времени, когда даже подержаться за руку казалось чем-то манящим, таинственным и страшным, — пожалуйста! Желаешь воскресить в памяти недавнюю историю — родителях- страны — да сколько угодно! Чувствуешь потребность поведать о том, что любовь может зарождаться в любых, подчас самых фантасмагорических условиях, — нет ничего проще!.. Но это если хочешь, желаешь или чувствуешь потребность. Есть и другой вариант: сыграть попросту, знаете ли, по-бытовому... Плохой, в общем вариант. Виктор Рыжаков вот выбрал как раз его.

 

Алгоритм такой. Если дома есть патефон — притащи в театр и поставь на сцену, «сталинское время» обеспечено. Если в театральных кругах есть белая рама (оставшаяся от прошлого спектакля, который тоже был о любви) — то вот и веревочка в хозяйстве сгодилась. Наконец, если в труппе есть мужчина — косая сажень в плечах, давайте дружно натягивать на него амплуа героя. Всего-то. Только вот на той верёвочке, что тянется от белой оконной рамы, уже давно пора поставить значок Trade Mark. И ярлык привесить: «удавка для театра». Потому что никакая самоотверженность Полины Вороновой, никакая её убедительность в образе девочки воробышка с шестимесячной завивкой не спасет от этого предсмертного хрипа, в который слились сто тысяч «почему». Почему неплохие актеры Вадим Бочанов и Ирина Лебедева, призванные играть старшее и «очень старшее» поколение, так бесповоротно вязнут в киселе спектакля? Почему невнятность Алексея Телеша в роли Семена неотличима от его невнятности в «Банкроте»? Почему история внезапно нахлынувшей любви и полной переоценки всех ценностей предстает перед зрителями в обличьи «истории одного соблазнения», причем вялотекущего? Почему надо загонять актеров буквально в кулисы, откуда их не видно и не слышно, — уж не для того ли, чтобы ты мог спокойно, без всяких помех (вроде сценического действа), поразмыслить о том, что тебе хотели сказать... то есть, вроде бы, должны были хотеть сказать? Почему, почему, почему...

 

Пока эти «почему» касаются Виктории, ответ на них сыскать, как правило, нетрудно. Почему её образ столь вызывающе старомоден, напрочь лишён иронии и самодостаточности и более всего похож на давно ушедших в небытие восторженных пионервожатых? Ну да, примета вполне определённого времени, отчётливая датировка литературного материала, и современное прочтение здесь, по всей вероятности, неуместно. С Семёном всё много хуже. Почему якобы произошедшее «перерождение»: из увальня в тельняшке и бушлате — в щеголя в белом костюме и белой же фуражке, — почему перерождение это так смахивает на простое переодевание «между сцен»? Почему неуклюжесть и робость Семёна из первой сцены у Семёна-в-сцене-второй ни под маской будущего дипломата не спрятана, ни искренности места не уступает? И это не праздные вопросы; пока не дашь на них ответы, непонятен ответ и на главный вопрос: что с ним — таким — делать Виктории? Той Виктории, которую создаёт Воронова: по-воробьиному суетливой, маленькой, восторженной и растрёпанной. Той, у которой даже большое пузо выглядит по-воробьиному смешным; той, что радуется своей особенной, внутренней радостью. Ей-то и не надо было никуда «перерождаться», она просто раскрылась, расцвела — и обрела всё то, чего так страстно хотела с самого начала. Полине Вороновой удалось сыграть это так, что иной благосклонный зритель, пожалуй, готов будет многое простить. И полтора часа кисельного ритма. И все свои потуги услышать ещё хоть немного реплик. И бесплодные попытки зацепиться взглядом за что-нибудь внятное и осмысленное — а взгляд тем временем блуждает: от старой парты к белой раме, от пальмы в кадке к учебному скелету, от Семёна в бушлате к Семёну «в спинджаке»... Но если уж речь идёт о «простом человеческом счастье», то лучше, когда есть, кому его пожелать. Пусть это даже просто придуманная девочка-воробышек, подпевающая мелодии старого танго: «Потому что когда самое плохое позади, остаётся только хорошее»... Впрочем, мы все ведь опять в это очень-очень верим, разве нет?