Top.Mail.Ru
КУПИТЬ билеты
«С любимыми не расставайтесь»
Пресса «С любимыми не расставайтесь» Александра Володина
Автор: Дмитревская М.Ю.// Час Пик. 2003. № 41   

Нынешняя молодежь умнее ли нас, когда мы были молодыми? Да. Будет ли она счастливее нас? Не думаю. А. Володин. Записки нетрезвого человека.

 

 

«С любимыми не расставайтесь». Мы уже давно знаем, что это Володин. А он знал — что, «трясясь в прокуренном вагоне, он полуплакал, полуспал» не его стихи, что «с любимыми не расставайтесь» — строка А. Кочеткова, поэта его поколения — того, которое привыкло «навек прощаться, когда уходите на миг».

 

Но присвоилось, приросло. И не потому, что о Кочеткове никто ничего, в сущности, не знает (даже в литературной энциклопедии его нет) — кого любил, как жил, чем мучился? А потому, что знаем, чем жил и мучился Володин, его расставания знаем. С любимыми. Писал «не расставайтесь», а сам-то расставался. То с тем, то с этим…

 

И «добро бы с чужими — с друзьями! Добро бы с друзьями — с близкими. Добро бы с близкими — с любимыми…» Хотя в пьесах чаще всего писал встречи. Но те, в которых с самого начала живут расставания. Название присвоилось, может быть, и потому, что много раз повторенный в стихотворении вопль «с любимыми не расставайтесь, с любимыми не расставайтесь» похож на многократное «простите, простите, простите меня…».

 

Это их общий ритм, общая мольба, когда кажется — от бесконечного повторения-заклинания запомнят, поймут, не расстанутся, простят!.. Хотя вообще-то он все знал — не запомнят, что расстанутся… То есть, конечно, все всё знают, но как-то надеются на другое.

 

Он, как настоящий реалист, не надеялся, знал — не бывает, поэтому не писал счастливых финалов, стыдился, ненавидел их. Но до самого конца все время ждал — а вдруг жизнь опровергнет, вдруг хоть какая-то одна история закончится счастьем? Охал от повторений плохого, обычного, сокрушался и ждал…

 

Режиссер Александр Галибин последнее время берет «культовые», как бы закрытые несомненными театральными удачами названия. Ставит «Кроткую», хотя понятно — «Кроткую», как играл Олег Борисов, — не сыграть ни-ко-му. Ставит «С любимыми не расставайтесь», хотя тоже ясно — будут сравнивать его спектакль со спектаклем Опоркова — весны 1972 года.

 

Криком «Я скучаю по тебе!» Лариса Малеванная вошла в историю театра — одним этим криком, который тридцать лет все помнят… И понятно — так сейчас не крикнет ни-кто. Будут спрашивать про новую артистку: «Ну, как она кричала: „Я скучаю по тебе!“? Похоже на Малеванную?» Но Галибин работает с театральными мифами так, как будто мифа нет, а есть просто текст.

 

Я шла на спектакль Театра «На Литейном», не вполне уверенная, жива ли вообще эта пьеса, эти несколько листочков в книге, не совпадающих с текстом тех спектаклей, которые ставились в разных театрах? Канонического текста, как и всех других володинских текстов, нет. Он все время дописывал. На репетициях. Реплика. Реплика. Еще реплика. Он любил, кроме опорковского, спектакль Н. Шейко в Минске. Больше удач не было.

 

В «Современнике» «С любимыми не расставайтесь» не получились давно. У Б. Цейтлина в Риге — недавно. Жива ли пьеса? Разводящиеся пары, делят диван-кровать, судья дает — не дает развод… Все прошло. Другая эпоха. И еще. Ведь чтобы понять, что это такое — «с любимыми не расставайтесь», надо действительно однажды расстаться, «раздваиваясь под пилой», сесть в поезд и, потеряв чувство времени и пространства, трястись на верхней полке много зимних суток — трое, четверо…

 

Чтобы вагон был прокуренный, а тебе бы было все равно, потому что внутри все «полуплакало, полуспало» двумя голосами, на которые — мужской и женский — поделено стихотворение Кочеткова. Надо кожей почувствовать, а главное, запомнить это — и если это больное полузабытье, когда-нибудь забудется — понять, что твоя жизнь уже не подлежит реанимации. Что, как максимум, ты уже умер. А как минимум — ставить или писать про это не можешь.

 

От множества спектаклей наших режиссеров (А. Галибин — постановщик жесткий, головной, склонный к формальному монтажу живых и неживых фактур — в этом ряду) остается ощущение, что эта боль забыта. Или никогда не испытана. Или… Я даже не знаю, что именно волнует меня в новом спектакле «С любимыми не расставайтесь». Точно — что не сам спектакль, то есть не сценический текст. Точно — что не память о легендарном спектакле Г. Опоркова — сильнейшем впечатлении юности (меньше всего хочу сравнивать, хотя буду). Может быть, неожиданно живая пьеса…

 

Конечно — сам Володин, память о нем, слова его. Несомненно — время, вернее — два времени, встретившиеся в «Любимых» на подмостках Театра «На Литейном». Жизнь волнует. Которая идет и проходит. Она и Володина волновала — что идет и проходит… В общем — все это вместе. Много собралось. Называется — «С любимыми не расставайтесь». Можно разделить лист пополам и сопоставить спектакли Опоркова и Галибина.

 

Тридцать лет назад в декорации Ирины Бирули уходили вдаль тоннелем темные фонари-деревья, сросшиеся вверху ветвями. В том мире была пространственная глубина. Из глубины ехали на сходившую с ума Катю — Малеванную зажженные фонари…

 

Сегодня — не глубина, а плоскость. Белая стена Александра Орлова приговаривает всех повернуться бледными лицами в зал (как в зал суда?) и фронтально расположиться на белых стульях (были когда-то хорошей мебелью, теперь по-советски плохо выкрашены и стали казенными сиденьями). Условное, вневременное пространство. Плоский свет, лишающий людей — лиц, но увеличивающий их тени.

 

Кажется, за спинами толпы веселится еще одна толпа — толпа их собственных теней, отплясывающих «Летку-енку» (если кто-то помнит, у Володина в пьесе — условный Парк культуры и отдыха нашей жизни). Катя — Малеванная металась по сцене. Катя — Мария Овсянникова статична (так захотел режиссер). Она углублена в себя, свою беду, она — хрупкая нервная девочка в платье-мини, которая долго сидит на стуле, лицом в зал, потом отчего-то вдруг встает на этот стул и поет «Санту Лючию» — с завязанными черной ленточкой глазами. Сошла с ума. Условно.

 

Все герои много моложе тех, опорковских. И совсем молодые Катя (М. Овсянникова — дебютантка) и Митя (Сергей Мосьпан). По существу — дети, лишенные опыта. Общее двух этих спектаклей — Инна Слободская (Женщина). Тридцать лет назад она замечательно играла у Опоркова эпизод «Перегородка», теперь играет его же. Она — талисман этого спектакля и камертон его. Но ее теплый голос звучит, в общем, отдельно, как голос из того, 1972-го…

 

Время действия стилизовано костюмами и эксцентрически, пародийно оттанцованными твистами и чарльстонами. Поют мелодию из «Мужчины и женщины». В остальном — история намеренно вынута из 70-х. На программке ренессансные профили мужчин и женщин — то есть нам объясняют: сюжет не советский, а вечный. Поэтому и Судья — Ольга Самошина ходит по сцене в черной мантии не работницей советского суда, а именно Судьей, пытается примирить разводящихся.

 

Но пьеса и так на удивление не выглядит архаичной. Потому что суды, сохраняющие семью, может, и ушли, а расставания остались. То с тем, то с этим. И добро бы с близкими — с любимыми… И как только выходят в коротких эпизодах разводящиеся пары и возникают маленькие (хорошо сыгранные!) истории двоих — четверых — восьмерых, — температура зала повышается. Короткие володинские строчки (за которыми — жизнь, ее словами не объяснишь, потому и короткие…) прошивают зал той простой, ясной, человеческой интонацией, по которой, как выясняется, все тоскуют. И плачут. И смеются…

 

Но вот интересно — где раздаются нынче первые аплодисменты? Когда, скажем, Никулина (Елена Ложкина), сжимая рукой щеки (не плакать!) произносит: «Дело в том, что мы уже год живем в одном доме как чужие люди. Я не могу видеть человека, каждый, каждый день видеть своего мужа, который любит другую женщину. Ради меня, прошу вас! Решите это сейчас, если можно», — зал замолкает, вслушиваясь в это, как в голос с другой планеты.

 

А вот когда Беляева (Анна Екатерининская), закинув ногу на ногу, говорит: «Сколько людей не любит друг друга и живут», — а на замечание Судьи: «У него есть другая женщина», — заявляет: «Другая женщина у всех есть», — тут зал взрывается понимающими аплодисментами. Потому что — вот она, жизнь! Искривление времени произошло в этом направлении: нормально, что у всех есть, и все знают, что у всех, и не любят друг друга и живут.

 

В какой-то несчастливый год я гадала по книжке Володина, и все получалось печально. Наконец, он сказал: «Я тебя прошу, возьми другую книжку!» Театр «На Литейном» берет не другую. А эту. Где Катя сходит с ума, потому что с любимыми нельзя расставаться. Но и вокруг нее всеобщая беда расставания в сюрреалистическом парке культуры и отдыха.

 

В пьесе персонажи играют в народную игру «Бег в мешках». У Галибина и она, и «Безбилетный пассажир» — просто ретро-ат-тракционы, смешные, нелепые, и кого теперь этим испугаешь? А Володину казалось — не просто уродливо и смешно, но и страшно, потому что всю жизнь так или иначе бежишь в мешке. От этого можно сойти с ума, как Катя, особенно если рядом с тобой бежит толпа расставшихся.

 

Но вот беда, в спектакле «С любимыми не расставайтесь», где много хорошего, не построена, не сыграна ни сама любовь Кати и Мити, ни история Катиного безумия. После встречи с Митей в больнице, многократно прорыдав в истерике: «Я скучаю по тебе, Митя!» — Катя просто покорно идет с завязанными глазами к белой стене. Стена падает, за ней — мир небытия, смерти, холода. Но это абсолютно формальный прием, выстроенный финал, когда режиссер не знает, что делать с героиней.

 

История к финалу не набрала того градуса, за которым — конец, смерть от потери любви, тем более что С. Мосьпан ни в первой, ни в последней сцене не сыграл даже намека на чувство, начинающееся на букву «л». Расставания есть, нет любви. То ли не расставались с любимыми, то ли не тряслись в прокуренном вагоне… Может, время такое? Все летают самолетами.

 

Но думаю, с другой стороны, если ставить Володина тепло, по-человечески — это выглядело бы сегодня чрезмерным — «масло на масло». Может быть, Галибин правильно дистанцируется, отчуждает прямые эмоции. Тем сильнее холодную, не слишком разработанную форму спектакля пробивает собственно володинская энергия — в предлогах и причастиях закодированная энергия человеческой жизни. Которая идет и проходит.