Top.Mail.Ru
КУПИТЬ билеты
«Грачи улетели»
Пресса «Банкрот (Свои люди — сочтемся)» А.Н. Островского
Автор: Шитенбург Л. // Город   

Наталья Леонова — актриса — памятна публике по ролям, сыгранным ею в Молодежном театре у Семена Спивака. Не удивительно, что в творческом почерке Натальи Леоновой — режиссера — заметны следы влияния театра на Фонтанке, однако речь тут может идти не только о заимствованиях, но и о полемике. Как говорится, свои люди — сочтемся.

Заранее отвергая упреки в «актерской» (да еще и женской!) режиссуре, считающейся разновидностью дамского рукоделья (и подчас совершенно справедливо), Леонова в своих спектаклях старается жестко формулировать «про что» история. Впрочем, первый серьезный опыт актрисы на режиссерском поприще — «Картины из жизни девицы Любови Отрадиной» (то бишь «Без вины виноватые» Островского), представленные в доме Кочневой на Фонтанке — запомнился как раз не жесткостью построения, а двумя актерскими работами: Александра Баргмана, сыгравшего провинциального героя-любовника Миловзорова существом бесхитростным, тишайшим и добрейшим, чья воистину телячья глупость только оттеняла неожиданную сердечность. И Сергея Барковского — открывшего в Шмаге, всеобщем любимце, внезапную холодность и усталое равнодушие стареющего циника. Точность и непривычность взгляда — и на хрестоматийные роли, и на традиционные амплуа известных в Питере актеров, — позволили надеяться на Наталью Леонову как на режиссера, в спектаклях которого нас могут ждать сюрпризы — не обязательно грандиозные, зато приятные. Нам посулили тонкость восприятия человеческих характеров. Что немало.

 

«Банкрот» на Литейном — апогей жестких формулировок. Тут надобно вспомнить, что определенность режиссерской позиции по отношению к материалу, наличие внятной авторской концепции — добродетель, считавшаяся безусловной в России где-то до середины девяностых годов прошлого века, ныне едва ли не отмененная (то ли по нерадению, то ли из иных, возвышенных, соображений). Вот в Молодежном театре, к примеру, любые «про что» (за исключением лежащих на самой поверхности), похоже, упразднены за ненадобностью. Наталья Леонова не меньше Спивака имеет вкус к разнообразным воркованиям в домашних гнездах, и с блеском это демонстрирует, насыщая купеческий дом нежнейшей суетой, однако в «Банкроте» ей вздумалось высказаться, что называется, по полной программе.

 

Этот спектакль знакомым обычно пересказывают с конца. В финальной сцене свадьбы коварный приказчик Подхалюзин (Алексей Телеш), обманом завладевший имуществом опростоволосившегося благодетеля, переодевается в малиновый пиджак и командует парадом вышколенных официантов — по совместительству секьюрити. А на сцену выезжает гигантский белоснежный свадебный торт в виде московских церквушек и башенок (только что этот пейзаж — с картины «Грачи прилетели» — был «видом за окном», символом «родных просторов»). Message ясен: сожрут новые хозяева жизни недальновидную свою родину, схрумкают прямо вместе с прилетевшими грачами. От брутальной резкости этого финала повеяло вдруг настоящей театральной архаикой — не потому что так ставить уже давно не принято, а как раз наоборот — потому что не принято это как раз недавно. Публицистический демарш в духе аллюзионного театра конца восьмидесятых годов выглядит на сегодняшней сцене досадным анахронизмом. Но, к счастью, спектакль этим не исчерпывается хотя что и говорить, режиссерский прием не дал пирогу под названием «Банкрот» по-настоящему «подняться», так тот и осел и подан был к столу непропеченным.

 

А любопытные возможности в спектакле имелись. Прелестен дуэт Ольги Самошиной (Большова) и Татьяны Тузовой (Липочка) — они увлеченно и со знанием дела играют в дочки-матери, барышня очаровательно дуется и куксится, а матушка, озабоченная преимущественно тем, как бы дитя не похудело, премило ей потакает. Сочетание же двух столь богатых актерских не только натур, но и фактур, определенно, радует глаз. На фоне огнедышащей нежности героини Ольги Самошиной капризничающая «пышка» в исполнении Татьяны Тузовой смотрится особенно пикантно. И сколько бы раз комок к горлу ни подкатывал при виде слез очередной самошинской героини — не сомневайтесь, подкатит и «вдругорядь», супротив этой задушевности приема нет.

 


«Банкрот» — спектакль-подранок. Вскоре после премьеры погиб актер Евгений Меркурьев, игравший купца Большова. Когда театр отошел от шока, на роль ввели Александра Рязанцева. Но я видела Меркурьева — о нем и речь.

 

Купец вышел всамделишный, первостатейный. Меркурьев сыграл не только обаяние старинного домостроя, но и его незатейливую сермяжную изнанку. Потешная суета чад и домочадцев вокруг хозяина весьма занятна, и согревает душу приятным сознанием того, как же это все, однако, в родном отечестве было добротно и основательно устроено, но при всем этом невозможно не заметить, что в тятенькиной снисходительности к «бабьим причудам» больше откровенного презрения, чем мужней или отцовской любви. «Мое детище: хочу с кашей ем, хочу масло пахтаю» — это Самсон Силыч не преувеличивал. Оттого и вышел герой Меркурьева замоскворецким королем Лиром — не потому что своенравная дочь, несогласная с пахтаньем, предала старика-отца, а потому что тятенька объявил себя банкротом — сам, своей волей, поскольку само это своеволие, как свойственно истинно русскому купцу, ценил куда выше всех лавок и лабазов. Такие долго не торгуют. Наталья Леонова великодушно объявила поколение приказчиков, лихих малиновопиджачных ребят, «без вины виноватыми»: никто тятеньку не обманет, если тятенька сам себя не перехитрит. На новых русских нечего пенять, коли «старые русские» объявились банкротами.