Top.Mail.Ru
КУПИТЬ билеты
«Правда о том, как тульский умелец блоху подковал»
Пресса «Блоха» Е. Замятина
Автор: Боброва Е.//Free time. 2013. апрель (интервью с Игорем Лариным)   
Все мы прекрасно помним, что тульский умелец Левша подковал заморскую блоху, но все ли мы помним финал этой истории? Напомнить о нем, а заодно попытаться разрешить загадку космической русской души взялся Игорь Ларин, в нынешнем сезоне возглавивший Театр «На Литейном». Однако темы разговора с главным режиссером театра не ограничились премьерой...
— В основу спектакля «Блоха» легла забытая пьеса Евгения Замятина, который в свою очередь написал ее по мотивам сказа Лескова. Только что вы поставили «Пиковую даму», и это для вас естественный выбор, учитывая ваше пристрастие к Пушкину. И вдруг «народный сказ», «лубок»...
— Эта пьеса меня давно мучила своей остротой, площадно-политическим зарядом, который Замятин вложил в историю Лескова. Когда-то я ощущал этот материал в стиле ранней Таганки, потом в стиле хайтековского безумного балагана, абсолютно сюрреалистического. Главное, что я понимал: «Блоху» нельзя ставить так, как ее поставили в 1920-е годы — история в духе матрешек, самоварных баб и фальшивого лубка сегодня не интересна никому. Сейчас спектакль получается в жанре фантастического реализма, который мне очень близок. Он очень мейерхольдовский. И единственно, что отличает «Блоху» от моих прежних спектаклей — его социальная и политическая острота, даже некая провокационность.
— Да уж, если учесть, что Левша умирает, избитый околоточными. Чрезвычайно актуальная тема...
— Да, так придумал Замятин, у Лескова герой погибает иначе. Но в целом история Левши, история невостребованности, ненужности талантливых людей при жизни — вечная. Настолько велика наша территория, настолько растворяется в ее пространстве человек, что веками выработалось наплевательское отношение: что ж, одним меньше, одним больше. Вечная и ежедневная у нас тема взаимоотношения народа и власти. Они всегда находились в конфликте. И так было в боярской древней Руси, так было при Петре I, при Екатерине II, при Сталине, так есть и сейчас — ничего не меняется.
— Если это архетипически нам свойственно, тогда во имя чего вы ставите «Блоху»?
— Хотя бы потому, что нельзя носить эти страдания молча, в себе. И потом, как ни странно, в народном сознании осело лишь то, что Левша подковал блоху — мол, наш русский гений утер нос загранице. А ведь он не утер нос, а напротив — необразованный, необученный, вечно пьяный, он опозорил Россию, и от этого позора, на самом-то деле, и умирает. Страшная история. Но в этом и прелесть работы над материалом — возможность раскрыть истинный сюжет о тульском умельце, чтобы народ осознал, что и у этой медали есть две стороны. Так что, хотя спектакль получается смешным, «раешным», финал у нас будет безумно трагический, философски-пронзительный.
— Ваша «Блоха», в отличие от большинства современных злободневных постановок, не решена в стиле документалистики. Как вы вообще относитесь к квазиреальности на драматической сцене?
— Я понимаю своих коллег, которые постулируют: мы так возненавидели ваш академический театр с пластмассовым реквизитом, со сшитыми на заказ костюмами, с гримом и мы уходим в абсолютную правду, в правду жизни, в «мясо», чтобы потрясти всех натурализмом наркоманов, проституток, бомжей, инвалидов. Я сейчас делаю очередной вариант моноспектакля по воспоминаниям моей мамы, через всю жизнь пронесшей воспоминания о блокаде, и понимаю, что документальный материал не пригоден для театра — очень сложно подобрать к нему образный ключ, иногда и вовсе невозможно. Невозможно из настоящего «мяса» сотворить эстетику.
— Но ее можно сотворить с помощью новейших технологий. Или «настоящий» театр должен отказаться от них, чтобы в итоге не превратиться в инсталляцию?
— Я видел много западных спектаклей, в которых новые технологии очень хорошо вписываются в ткань спектакля и получаются своего рода «живые» картинки, действительно напоминающие инсталляции, но очень эмоциональные инсталляции. У нас все-таки существует мощная традиция психологического театра, поэтому художники делают на сцене выгородку, где актеры в костюмах и гриме ходят и более-менее успешно разыгрывают пьесу по ролям.
— И нашему зрителю, если переводить на язык живописи, милее Рембрандт, нежели «Черный квадрат»?
— В провинции — точно Рембрандт. Авангард востребован в узком кругу продвинутых столичных ценителей. А в провинции можно сделать экспериментальный спектакль, но он обречен на очень короткую жизнь. Но это не значит, что надо совсем отказываться от новых сценических возможностей. С новыми технологиями очень интересно работать. Кстати, в «Блохе» сценография оригинальная, и в частности, будут задействованы проекции, летающие планеты... Все упирается в вопрос вкуса, стиля художника. Чересчур увлекшись «спецэффектами», в результате рискуешь утратить магию театра. Зритель, настроившийся на сопереживание героям, вынужден любоваться одной формой. Таких постановок достаточно много, особенно в Москве, конечно.
— Однако вернемся к «Блохе» и к политическому, во всех смыслах, театру. Три ведущих персонажа действа Замятина — актеры, которые по-старинному называются «халдеи». Они одинаково свободно чувствуют себя и при царе, и в российской глубинке, и в Лондоне. Сегодня актер, не в пример скоморохам, чрезвычайно зависим, ему труднее избежать искушений.
— Печально, конечно, когда актер идет на все ради денег. Я помню, несколько лет назад меня шокировало интервью одного ведущего питерского актера, который публично заявил: да, я готов сниматься и в плохой рекламе, где угодно и как угодно, я хочу зарабатывать хорошие деньги. Я убежден, что актер, который мелькает в сериалах, в рекламе, растрачивает себя. Только если он уходит в театральный «монастырь» отдавать себя всего, он испытывает истинное удовлетворение. Всем воздается по вере.
— Актеру необходимо самоуважение не только в профессиональном смысле. А о каком самоуважении может идти речь, когда у тебя дырявые подметки?
— Это, конечно, болезненный вопрос. Но в любом случае не стоило это транслировать публично. Я вообще не уверен, что актер должен рассказывать о своей частной жизни.