«Идите и показывайте» — слова Никиты Хрущева, адресованные участникам независимой студии «Новая реальность» на выставке 30-летия МОСХа в Манеже в 1962 году. Фраза эта стала завязкой конфликта в спектакле Дмитрия Егорова с одноименным названием, жанр которого режиссер определил как «документальный праздник».
Для спектакля Дмитрия Егорова, появившегося в результате лаборатории по современной драматургии, Алексей Житковский взял различные газетные и телевизионные отрывки 1962 года и скомпоновал их в единую драматическую конструкцию, не написав от себя ни единого слова... Из этого закономерно получилась антиутопия: дано советское общество со скрытым культом личности Хрущева, даны свободные абстракционисты, этому обществу противопоставленные. В конце спектакля, конечно, не нарушая традиций жанра, авторы не дали свободе самовыражения никакого шанса — появившаяся богом из машины Мерилин Монро, исполняющая «Поцелуй» (неприятельский язык непременно был заменен на нашенский), как апофеоз масскульта, поставила жирную точку в эстетическом противостоянии нонконформистов генсеку.
Противопоставление это отражено в композиции спектакля — он двухчастен: первый акт — соцреализм — идет на большой сцене, второй — абстракционизм — проходит в фойе театра.
В первом акте Егоров конструирует «Голубой огонек» 1962 года: зрители сидят за круглыми столиками прямо на сцене, пока у них на глазах группа энтузиастов разыгрывает новогодний выпуск с приглашенными советскими деятелями. Происходящее снимает Кирилл Борисов, и на задник транслируется уже стилизованное под «Огонек» 1962 года изображение. В неосвещенном зрительном зале режиссер ставит экран, где периодически возникают картины советских абстракционистов, которые порой прерывают действие на сцене высказываниями по поводу искусства и своей судьбы в нем. Мизансцена зеркальная: экран напротив экрана. Абстракционизм с одной стороны, калька соцреализма — с другой (показательно, что чтобы увидеть «оппозиционное», зрителю нужно напрячься, повернувшись на 180 градусов). Редкие вставки монологов авангардистов буквально становятся помехами для создания шоу — вот так прямо режиссер показывает неудобность, причиненную простому советскому народу сложным неофициальным искусством.
Начинается все с пролога, где Никита Хрущев (Сергей Гамов) под вокальный аккомпанемент (музыка Ольги Тихомировой) зачитывает отрывок последней главы «Воспоминаний», в которой генсек размышляет о губительности так называемой вкусовщины: «Если одно лицо или группа лиц начнет определять, что хорошо, а что дурно в вопросах искусства, — уже плохо». Понятно, что суждение это он же опровергнет в конце спектакля, когда, взбешенный, будет рявкать гомофобным лаем на неугодных ему авторов за несоответствие их работ эстетике соцреализма. Позже он выдаст: «В вопросах искусства я сталинист», — буквально перечеркнув им же начатый процесс десталинизации... Подобные хрущевские самоопровержения еще встретятся в спектакле: флешфорвард во втором акте, где Эрнст Неизвестный, прерывая оскорбительный крик вождя, расскажет о том, как делал Никите Сергеевичу памятник, исполняя желание усопшего.
Спектакль полифоничен: по закону антиутопии вместо отдельных «я» — общее «мы». Неизменен лишь персонаж Сергея Гамова. Остальные — советский народ, где любой может быть как ведущим «Огонька», так и подпольным художником. Некоторые роли, однако, выбиваются из общей палитры: Игорь Милетский играет, помимо прочих, Юло Соостера, имитируя эстонский акцент, Виталий Гудков — Эрнста Неизвестного, Ася Ширшина — Веру Преображенскую, Александр Майоров — Владимира Янкилевского, Максим Зауторов — Бориса Жутовского; в первом акте некоторые из них были «перебивающими» телевизионную программу, а во втором все отбивались от нападок Хрущева-Гамова. В просоветском первом акте целый номер (логика повествования «номерная» — как в телепередаче) был посвящен кукурузе: Любовь Ельцова играла украинскую колхозницу Надежду Загладу, с упоением пропевающую восхищения Хрущевым...
Второй акт — посещение Хрущевым выставки 30-летия МОСХа в Манеже — проходит в центре театрального фойе, места для зрителей расположены по периметру. По углам в обнимку с музыкальными инструментами стоят белютинские соратники. На экранах телевизоров сменяются их полотна и скульптуры, на которые особо бурно реагировал Никита Сергеевич. В зал влетает генсек с двумя своими подданными — Леонидом Ильичевым (Игорь Ключников) и Екатериной Фурцевой (Мария Иванова), начинается дословное воспроизведение стенограммы этого визита, когда-то записанной помощницей Хрущева... Почти без купюр — праздник же документальный... От праздника, правда, ко второму акту мало что осталось — исполнение песни «Дорогие мои москвичи» Гамовым-Хрущевым разве что. И Мерилин Монро в исполнении Полины Вороновой в эпилоге — она больше походила на русскую двойняшку американской блондинки, из английского знающую лишь «interesting», а остальное произносившую по-русски с жутким акцентом и жутким обаянием.
Как это ни странно, актеры не поддались соблазну спародировать — исторические личности тут не объект насмешки (или даже рефлексии), а персонажи драмы Алексея Житковского. Сыгранные характерно персонажи «Огонька» — практически соц-арт, и явленные психологически белютинцы — актеры играют ретроспективно, буквально вспоминая пережитое унижение. Хрущев в исполнении Гамова узнаваем по отличительному жесту — поднятой руке то со сжатым кулаком, то с грозящим указательным пальцем. Сергей Гамов играет архетип вождя-невежды, читающего слова Хрущева. Так и Полина Воронова, например, являет не саму Монро, а образ заграничной старлетки, Любовь Ельцова — фанатичную пропагандистку, Игорь Ключников и Мария Иванова — подхалимов. «Зло» в спектакле карикатурно, ущемленное «добро», проигравшее самодовольному злу, — всамделишно.
Егоров погружает зрителя в атмосферу 1962 года, не закидывая якоря в сегодняшний день. Однако актуальная повестка вырастает сама, как бы случайно, когда с большого телевизора кричат «Нет милитаризации!», например, или «Лучше добывать золото, чем пушки», «Пусть 1963-й подарит мир на всей планете!»... Лексика переживших Карибский кризис логически рифмуется и с нашей. И со сцены всего лишь маркеры того времени воспринимаются настоящим режиссерским высказыванием — между строк, поверх «документального праздника».
Несмотря на то, что манежный конфликт почти не повлиял на судьбы белютинцев («кровоизлияние в МОСХ», как тогда шутили, не повлекло за собой летального исхода), цензура спрятала неофициальное искусство в подполье. А для всех остальных по-прежнему транслировали «Голубой огонек»... |
