Top.Mail.Ru
КУПИТЬ билеты
«Глинтъ-вейн, или трое вышли из леса»
Пресса «Лес» А.Н. Островского
Автор: Вестергольм Л.// Театральная жизнь. 1999. №10   

«Лес» Григория Козлова — как порция горячего глинтъ-вейна.

И не потому, что в остальных театрах Питера сегодня исключительная кислятина. Но «Лес» на Литейном — особый напиток. В нем и гвоздика и корица, и здоровый кусок мушкатного цвета. И ведро хорошего рома. (Порции вообще больше ведерные.) И все подогрето до нужного градуса. И тебя берут сразу, пока ты еще топчешься в зале, перегороженном длинным деревянным помостом.

Этот дощатый помост, если хотите, «Дорога цветов» — ханамити (только не слева, а по самому центру), по которой, сбивая шаг, маршируют наши купцы, встречаются и выпивают актеры, бежит топиться Аксюша — сразу разворачивает спектакль в сторону театральных «эффектов (пьеса-то об артистах). Артисты и выйдут сразу, в натуральном «дезабилье» (за исключением роскошной Гурмыжской). И поставят перед нами поклоны. Ткач, Меркурьев, Бульба, Девотченко… Ну — кумиры! Не какие-нибудь там актеры областного Литейного. Искупайте их в жарких овациях!

 

Талантливых в нашем «лесу» масса. Даже Карп Евгения Меркурьева, этот Фирс имения Гурмыжских, и тот пристроится в сумерках с парой тряпичных куколок. Что уж говорить о самой семейке! Это, я вам скажу, Садовские, Михалковы и Кончаловские, черт возьми! Гурмыжская — Татьяна Ткач. Вся страна знает ее как подружку незабвенного Фокса. Женщину гордую, потому что красивую. Но Ткач — актриса характерная, искрящаяся, эффектная (тут бы целый абзац по-французски). Ее Гурмыжская — актриса с детства. Хочешь Ермолова, а хочешь Дикарка, инженю «пи-пи» — выпорхнет на сцену розовым облачком с огромным бантом на голове, — не только Буланов, зал весь, как бы это помягче… офонареет.

 

В пурпурное облачится — царица. Гранд Опера. Галина Вишневская.

 

Театрик-то ее, правда, крепостной, и строится на взбалмошности, эпатаже, истериках и… завораживающем шарме.

 

Если Гурмыжская — Вишневская здешних Пеньков, то Аксюша — будущая Стрепетова. Или Инсарова. В зависимости от того, кто играет. В спектакле Козлова нет двух составов. Есть два равных состава исполнителей, которые свободно перекрещиваются между собой. Марина Солопченко играет горячее и резче Шимолиной. Иногда разрывая тонкую ткань спектакля. Для Аксюши меньше других придумано веселых приспособлений. И Солопченко слишком впрямую уверяет, что она «девочка с улицы», и прямо по-достоевски целует тетеньке руки. Так и ждешь от нее стрепетовских рассказов о нервных припадках: «Ударила куклу, и та посмотрела на меня злыми глазами».

 

Аксюша Солопченко сразу идет поперек слаженного течения. Мир этот ей мелок, и она не церемонится, грубит, огрызается. Останься тут, долго не протянет: в колодце утопится, с чертями сойдется. Тесно двум Гурмыжским на одних подмостках. Все прояснится в этой Аксюше только с появлением Несчастливцева.

 

Подхватит он ее на руки, тихонечко развернет лицом к залу. И отзовутся в ней нужные струны: лукавство, жар, сила. И тон верный она возьмет сразу. Да она повыше Несчастливцева будет! Уже не Стрепетова — Савина.

 

Марина Солопченко задает спектаклю высокий тон. Юлия Шимолина более мягкая (Асенкова, Инсарова). Младшая сестра. Инсарова при Пашенной. И с теткой в трагедии не играет, и к Буланову с юмором отнесется. Легкое дыхание. И если Аксюше Солопченко жизни в нашем Лесу никогда не будет, то Аксюша Шимолиной может или прижиться, или сломаться. У нее еще два пути и за судьбу ее на этой дороге волнительно. Свободой опалится, любой критик обидит, а уж интриги, зависть, щипки за тонкую кисть на поклонах. А если любовник… а дети… Ее поберечь надо.

 

Щемящая нота принадлежит в этом развеселом спектакле Татьяне Щуко — Улите. Ну, не Корчагина Александровская, Щуко — Улита в традиции Марии Домашевой, нестареющей Марии Антоновны старой Александринки. И у ее Улиты в душе свой жанр есть. И хоть шпионит за всеми согласно сценарию, но как устроится на коленях Гурмыжской (так наши девушки прошлое вспоминают), захохочет, зайдется, дым колечками пустит, а потом присядет около Аркашки, уронит тихо «Что крепость-то с людьми делает» — так и защемит душу. Молодая же баба. Так и ждешь, когда Улита облачится в обещанное ей Гурмыжской пурпурное платье. Но нет нам большой и чистой любви! И не хватает коды этой для Улиты с Аркашкой!

 

Алексей Девотченко, после Порфирия Петровича, сыграл свою лучшую роль. Скажу больше, он, как и Татьяна Ткач, Дмитрий Бульба, Евгении Меркурьев, встал в галерею классических исполнителей «Леса»: Андреев-Бурлак, Ильинский, Девотчено (в энциклопедию его запишите!).

Образ Счастливцева у Девотченко бликует: он и болотный огонь, и предводитель каманчей. Одарен Аркашка чертовски, собственно так же, как и сам Алексей  В. Девотченко (опять автор музыкального оформления спектакля Козлова.) Раньше, когда Несчастливцев говорил другу: «Ты же любовников играл…» — никто и не верил. Сегодня сомнений нет. Счастливцев — Девотченко и сейчас не Сганарелем — Гоголем, Щедриным, Гофманом спокойно поразит зрительское воображение. Облик Аркашки необыкновенно пластичен: снимет кепи, взмахнет ручкой, глаза блестят… И Аркашка Девотченко — наглядный пример того, что с людьми-то театр делает. Терзает, разъедает, глумится… Иногда гордость задавливает все остальные чувства, и тогда образ Девотченко обедняется. Среди буйства красок — два мощных энергетических полюса. Восьмибратов и Несчастливцев, Вячеслав Захаров и Дмитрий Бульба. Два питерских любимца. Оба с непростой театральной судьбой. (Захаров, кстати, Счастливцева у Фоменко играл.) Горячие головы. Рогожины.

 

Восьмибратов Захарова — это свобода с дикостью скрещенная. И иронии он не чужд, и эффектного великодушия тоже.

 

В нашем Лесу два Несчастливцева. Александр Баргман и Дмитрий Бульба. И спектакль с ними каждый раз другой.

 

Баргман — тенор (ну прямо по Островскому: «Трагик — тенор, любовник — тенор. А основания- то в пьесе нет…»). Основание есть, но иное. Баргман — это душекружение, Гольдони, прекрасно прочитанный Бродский, легко падающая кисть руки в кружевах, точный жест, которым он поворачивает лицо воображаемой Офелии (сам в Александринке играл и Клавдия, и Гамлета).

 

Его Несчастливцев тонкий, нервный. Его можно обидеть и можно сломать. К роскошной Гурмыжской этот герой питает далеко не сыновние чувства. Но в первых любовниках тут не он, а великолепный Буланов артиста Сергея Барышева. Буланов у Барышева похож на молодого Брандауэра. (Класс представления в том, что тут Брандауэр попой кверху ползает за лягушками. А потом, без перехода, — в Мефисто. Весь в белом. Эффектно.) У Баргмана есть лихие и трепетные минуты, но роль пока велика ему (она уляжется еще, должна уложиться), и спектакль утрачивает свой центр. Но иногда рука Баргмана неосознанно тянется ко лбу. Это жест Дмитрия Бульбы (такое часто бывает на подсознательном актерском уровне).

 

Бульба — артист своего рода единственный: Элханон, Свидригайлов, Несчастливцев. Таких не только в Питере, но и в России сейчас нет. На таких строят репертуар (Сатин, Мастер, Астров и Подколесин), о них сплетничают (тоже мне, второй Луспекаев), восхищаются и завидуют. Несчастливцев Дмитрия Бульбы — и есть центр спектакля Козлова, держащий на плечах все строение ’’Леса«. Мазепа, Пугачев. Уголино (рюмкой чок — стекло вдребезги, кружева в крови, палкой — хрясь: пополам)! Его жизнь — жизнь естественного человека, без ханжества и подпрыгивания, без жалостных слезинок — с кровью сердца, без подхихикивания под подолом — с хохотом над обрывом. Кто может быть сегодня более ко двору, чем Островский? С его стихией горячих сердец и откровенной радостью актерской игры.

 

Но спектакль Григория Козлова не об актерах. Козлов, несмотря на всю залюбленность Петербургом, не теряет пока человеческого и режиссерского чутья. Он точно улавливает время, когда следует говорить «слова нежности» (и настраивает Достоевского на «чайную церемонию»), а когда «покрывать зрителя горячими поцелуями актерской игры». Непрерывное лицедейство, выражаясь языком геймеров, — только «движок», принцип, по которому работают артисты. А для персонажей их — способ жизни. Иначе не могут. «Лес» в Петербурге — это спектакль о талантливых и бесталанных. О самодурстве таланта. О томлении таланта. О любви таланта. И о свободе. Уже не просто таланта. Человеческой свободе, той самой дороге, дощатом театральном помосте, по которому уйдут из Пеньков наши ребята, а за ними, бросив деньги на ветер, помчится, вопреки написанному финалу. Аксюша. Их трое… Трое в этом спектакле из леса выбрались.