[…] Необычные превращения происходят сегодня с хорошо знакомыми классическими произведениями. Весьма нетрадиционно предстал «Лес» А Н Островского в постановке Григория Козлова в Театре драмы и комедии на Литейном. Обычно приметы «нового Островского» исследователи находят в более поздних пьесах автора, например, в «Бесприданнице», в которой ощутимы ростки чеховского письма.

Спектакль Г. Козлова поражает лирической интонацией. Геометризм декорации, ось которой — «дорога цветов», брошенная со сцены в зал (художник Александр Орлов), одухотворен аурой живой природы, посылающей прощальный привет. В воздухе отражается блеск водной глади. Туманная дымка окутывает прямые, как корабельные мачты, стволы деревьев, словно готовых к продаже, — живая природа пущена в коммерческое дело. Не оттого ли печаль разлита в воздухе, в замирающих звуках шопеновского ноктюрна, звучащего, как воспарившая мечта.

Мотив осквернения проникает всюду — в природу, в человеческие отношения Искусство оказывается последним «бастионом благородства но и в нем звучит какая-то безграничная усталость. На него тоже посягнули. Даже «дорога цветов», легендарная японская ханамити, некогда неприкосновенная плоскость искусства, на которую ступал — лишь мастер, — стала расхожей площадкой шоу-бизнеса. По ней, как»по подиуму пружинистой походкой горделиво пройдут Восьмибратовы, да и вообще шастают все, кому не лень. Хозяева жизни посягнут не только на пространство, но и на форму и цвета одежды — традиционно яркие сочные у героев сцены. В обвисшей серой хламиде появится Несчастливцев (Александр Баргман), в перелатанной джинсовой паре с кроссовками через плечо — Счастливцев (Алексей Девотченко).

В знаменитом «Лесе» В. Э. Мейерхольда осуществлялся мощный натиск, «торжество комедиантства над мерзостью жизни», но по прошествии 75 лет нам осталось наблюдать — замечательно сыгранное — угасание артистического темперамента. Артистизму не совладать разросшейся мерзостью жизни, приведшей к тому, что трагик Несчастливцев потихоньку превращается в «тенора», а на лице традиционного «рыжего» Счастливцева закрепилась маска Пьеро.

В спектакле Г. Козлова в актерском дуэте слышны новые ноты — усталости и безысходности. Актеры словно вытесняются из реального жизненного и игрового пространства — куда-то в поднебесье. Все забавы, «шутки, свойственные театру», — у недоросля Буланова (Сергей Барышев), до поры до времени болтающегося по Пенькам в поисках жертвы для туповатого розыгрыша. Или у Улиты (Татьяна Щуко), — когда она самозабвенно, упариваясь, трудится, затягивая в корсет постанывающую барыню. Ну и Гурмыжская (Татьяна Ткач), как известно, поигрывает, случается, что и забудется, увлечется театральным жестом — но непременно спохватится, расчетливо проконтролирует эмоции.

Только актеры сохраняют трогательную искренность и чистоту отношений. Замечательна сцена их встречи, когда гордый Аркадий, кажется, неотвратимо уходит вдаль по дороге от Несчастливцева. Лишь одно на свете слово — «товарищество» — способно его остановить, заставить включиться в игру.

Но артисты рано иди поздно начинают мечтать о театре. Без актрисы труппы не создать… В подневольной воспитаннице Аксюше запоминается ее горделивая походка, порывистый жест. Один из лучших эпизодов спектакля — «Посвящение в актрисы». Он играется на мгновенно сымпровизированной сцене. Учитель — Несчастливцев — задает тон, «ставит жесты». Аксюша не повторяет послушно, не копирует, но привносит то волшебное, своенравное «чуть-чуть», которое знаменует талант.

Идеальный театр, которым Несчастливцев увлекает Аксюшу, растает в воздухе, как мираж.

Жизненное лицемерие становится все более изощренным. «Люди, которые власть имеют», в манипуляции общественным мнением не знают равных. Заметно, что Гурмыжской в ее очаровательном бесстыдстве на «общественное мнение» так и вовсе наплевать. 

Искусство отправляется в скитальчество. Без угрызения совести, без взаимного ущерба для себя остается существовать лоснящийся от самодовольства благополучный мир — артистам только и остается, что гордо удалиться, сохранив душу. […]