29 января в «Театре на Литейном» мы смотрели на «Митину любовь». Неистовая, неловкая, местами даже хулиганистая, эта влюблённость мало похожа на ту, что описывает Иван Бунин в одноимённой повести 1924 года.

Андрей Сидельников — актёр и режиссёр многих спектаклей в различных городах России. Его «Митина любовь» в 2014 году получила приз «За хрустальную режиссуру» на Международном театральном молодежном форуме M@art-контакт в Белоруссии. В его спектакле, как и в повести Бунина, два главных персонажа: Митя, барчук, учащийся в Москве (Сергей Азеев), и Катя — москвичка, студентка частного театрального училища (Варвара Щербакова).

На сцене — двухъярусная конструкция, окна-двери из полупрозрачного пластика, где и разворачивается действие. Своих героев режиссёр умело встроил в эти «подмостки», разделив мир спектакля на два измерения — «снаружи» и «внутри».

Многие события происходят за сценой, так, что зрители видят только расплывчатые фигуры и образы. Этот же тайный мир «открытого закулисья» впоследствии превратится в картины душных воспоминаний о Кате, в итоге сбежавшей с директором театральной школы. Этот же мир потом примет и Митю, с наслаждением — у Бунина — нажавшего на курок револьвера, закончив смертью историю своей жизни и своей любви. Но бунинский Митя — худой, нескладный юноша-барчук с львиными чёрными кудрями, с созерцательной, даже обдуманной любовью, отражение которой он ищет во всём, что его окружает, совсем не похож на остриженного Митю в исполнении Сергея Азеева — «не мальчика, но мужа» с рубахой навыпуск, громкого, бестолкового, назойливого, чуждого рефлексии.

Ему, процитировав ненавистного театрального директора, хочется сказать: «Поменьше читки!». Но когда заканчивается «читка» Бунина (надо сказать, что персонажи говорят о себе в третьем лице, оставляя текст повести нетронутым), появляются диалоги, встроенные режиссёром; даже те, кто никогда не держали в руках оригинал произведения, могут понять, что реплики навязаны «сбоку».

Такой ход даёт режиссёру развернуться во всю свою творческую мощь, преодолевая монолитность повествования: Сидельников действительно хрустально обыгрывает диалоги. Чего стоит один разговор Мити с соседом по комнате Протасовым о Катиных «теле и душе», очень живо и смешно сделанный. Конечно, режиссёр добавляет Бунину изрядную щепотку юмора, и до конца не верится, что с виду лёгонький сюжет о первой любви окончится самоубийством (хотя в Бунинском тексте мы можем чувствовать это депрессивное напряжение).

Режиссёр уделяет много внимания образам второстепенных персонажей, и потому, наверное, диалоги получаются такими полнокровными (пусть иногда слишком эклектичными). Роли директора, матерей Кати и Мити, деревенских девок и даже старосты получают яркие черты личностей. Соседа-Протасова режиссёр делает киноманом, красиво обыграв его увлечение трансляцией «фильма» в виде «театра теней»: на верхнем ярусе мы несколько минут вместе с героями наблюдаем тонкую тень Кати, которая буквально на глазах превращается в «молоденькую светскую даму», примеряя бесконечные наряды. «Франтим напропалую!» — потом заявит она Мите, уже немножко далёкая и чуть-чуть чужая, обласканная мнимой славой...

Варвара Щербакова в роли Кати кажется более «бунинской», чем Митя. Она сильно его «перевешивает» — впрочем, как и в повести. У актрисы получилось отыграть ту самую «детскость и порочность», показать перехваленную дочь богемной московской дамы, вознесённую не благодаря своему таланту (которого, очевидно, у героини нет — и в этом трагедия), а волей директора, вылепленного стереотипным ловеласом с тонкими щегольскими усиками и аристократичной полнотой Оскара Уальда.

В волосах Щербаковой-Кати почти весь спектакль держится распущенная белая лента, символ «невинности на грани». Её на кулак накручивает директор, постоянно маячащий за декорациями, и ту же ленту — уже отвязанную — комкает в руках Митя, в конце перечитывая прощальное письмо любимой.

Отдельно стоит отметить пластику, поставленную Ириной Ляховской. Удивительно, что спектакль ещё не взял никаких наград в хореографических номинациях. Пластика, наряду с режиссёрскими находками и сценографией (ею занималась Мария Плаксина), в «Митиной любви» потрясающая: мало того, что все хореографические эпизоды блестяще интегрированы в пространство сцены, они не только украшают постановку, но служат средством выражения чувств героев.

Бунинский текст, который речитативно проговаривается на сцене, по образной силе не может сравниться с тем, что сделала Ирина Ляховская — она заставила персонажей не просто говорить на языке движений, но «пройти» весь спектакль по собственной танцевальной партитуре.

В спектакле есть две пластические сцены, равнозначные, но противоположные друг другу. Первая — минуты близости Мити и Кати, когда заранее известно, что они «не перешагнут последней черты». Распалённые жесты, но чистая незавершённость (Катя скрывается за пластиковую дверь, а Митя потом «парит» от любви, используя те же пластиковые конструкции в качестве крыльев) рассказывают историю пусть не Бунинским текстом, но поэтично, «по-бунински».

Вторая сцена — роковой час любовного акта Мити и деревенской Алёнки (её также играет Щербакова), за ночь в «салаше» с которой герой платит пятирублёвой ассигнацией. К концу спектакля хореография как бы нарочно рассыпается, показывая, как уходит Митин разум: вот и здесь, перед сценой в саду, его жесты становятся неловкими и рассеянными.

Оттого и пластика самого любовного соития скомканная, дрянная, нелепая, как нелепо Митино решение овладеть Алёнкой от злобы на Катю. Этим поступком он разрушает себя; далее следует сцена, где он судорожно пытается отмыться и в исступлении кричит от собственной немощности. А после, конечно, получает последнее Катино письмо и стреляется: громко хлопает рукой по сцене. Гаснет свет.

На этом кончается повесть Бунина. Митя стреляется; дальше ничего не происходит. Но Сидельников уводит повествование в неземную плоскость того самого тайного мира внутри декораций. Всё светится голубым потусторонним светом: действие оканчивается образом парящей бабочки и воссоединением теней Мити и Кати. Наверное, таков и есть апофеоз Митиной любви: спасение в идеальном, выдуманном образе любимой, который недоступен на грешной земле, где есть «стремление к искусству», побеги с театральным директором и несбывшиеся чистые мечты.