Попытка Театра «На Литейном» превратить трагедию «Ромео и Джульетта» в иллюстративный материал к теориям Карла-Густава Юнга и Зигмунда Фрейда оказалась нерезультативной.

Тенденция к превращению в фарс того, над чем иные люди готовы искренне заплакать, у режиссера Галины Ждановой наметилась еще во времена явления на Литейном «небылицы» «Марьино поле», приуроченной к юбилею Победы. Только в трагифарсе «по мотивам Шекспира» трех старух заменили «неведомы зверюшки» трикстеры, таскающие по сцене могильную плиту с таким же успехом, как и солдатские вдовы – крышку гроба. Назначение этой троицы фрачных очкариков так и остается загадкой. Правда, благодаря их вступительной вариации на тему булгаковской цитаты (об испорченности веронцев за последние четыреста с лишним лет), можно понять – вместо «Ромео и Джульетты» публику ожидает «помесь бульдога с носорогом». Действительно, далее к Шекспиру примкнут Фрейд, Юнг и… Олег Григорьев.

На протяжении первого действия трикстеры следят за героями и выполняют функции слухачей, вооруженных подобием фонендоскопов и особыми «ушами», а во втором почти не появляются. Вместо них наблюдателем делают бедолагу Лоренцо (Евгений Чмеренко). Ему и так уже «досталось» в первом действии: пока он читал философский монолог, в котором текст английского классика перемежается с цитатами из учебников по психоанализу, юный Ромео (Илья Дель) вступил в интимные отношения с… деревянными нарами на колесах (быть может, с кушеткой в келье психолога?). Примитивно: у мальчика «обломилась любовь в реале», но он не растерялся... В ход идет и телескопическая антеннка (без комментариев!) у изголовья, и сам «пляжный» лежак, который вожделеющий умелец крутит и так и этак. Публика настолько заинтересована борющимся с фрустацией Ромео (он и вены уж резал – руки перевязаны, и таблетки «ел», и повеситься на колготках пытался!), что шекспировских слов Лоренцо не слушает вовсе.

А ради отвлечения зрителя от Шекспира чего только нет на сцене! Разновеликие «нары» на колесиках («сцена под балконом» играется на такой двухъярусной «кровати»). Вывешенные в ряд в розовых платьишках и подобиях фаты надувные тетки из ближайшего секс-шопа (не это ли символ подлинной человеческой трагедии!). Гипнотически блистает нефункциональная никелировано-притягательная стойка в углу. Летят на заднике мыльные пузыри - крушение иллюзий по толкованиям сонников. Кормилица (Елена Ложкина) и Джульетта (Анна Арефьева) распутывают веревочные лестницы, сплетенные из женских колготок (если они по Фрейду - объект мужского фетишизма, то почему с ними столько возятся женщины?). Ромео вручает няньке в качестве дара балконный ящик с распустившимися нарциссами (не намек ли на неккевский нарциссизм?). Клумбой нераспустившихся роз замирает кринолин, из которого с трудом (технологическая сторона дела мало заботит художника по костюмам Екатерину Малинину) выбирается Джульетта…

Замах на «стариков Юнга и Фрейда», превративший спектакль в лоскутное одеяло, оказался смешон, более того, на основе Шекспира - не оправдан. У предыдущего экспериментатора - Григория Дитятковского в спектакле БДТ «Парочка подержанных идеалов» оправданием применения «теории зеркала» (на нее тоже намекнут в «Ромео и Джульетте») и прочих психоаналитических «штучек» был хоть современник Юнга - Генрик Ибсен, а тут...

Творение Ждановой сотоварищи, начиная от «КЕНонинизированной» программки, несущей на ярко розовом фоне изображение душки Барби с женишком, до сцены смерти главных героев (Ромео закурил - и умер, а Джульетта этим же окурком проткнула черный воздушный шарик - и тоже умерла) так и хочется назвать кичушной инсталляцией, винегретом из чужих находок. Но в общем соре есть несколько смысловых наметок для будущих «стихов» - сцен, выделяющихся на общем фоне ярче, чем розовые гульфики на серой одежде героев. Например, сцена с переходом женского и мужского начал друг в друга, когда наутро после брачной ночи Ромео надевает платье Джульетты, а она – пиджак и кепку возлюбленного. Или заритмованный монолог Джульетты, когда она, отсекая бубном слова и фразы, кружится по сцене в танце: физическое движение освобождает ее от душевной боли. Сильна и сцена «водной» драки «стенка на стенку», в которой кровь Монтекки и Капулетти закипает лишь от присущего молодости желания разрядки (Ромео «убьет» Тибальда, плеснув на него водой из ведра)…

Воды на сцене многовато, причем тут есть оба крана – красный и синий, больше напоминающие заправочные шланги. Герои будут пытаться утопиться в банной шайке, пробовать поджечь холодную воду, как бензин, брызгать ею друг на друга из пластиковых бутылок… Горячей вода окажется только в стакане у Меркуцио (Дмитрий Паламарчук, которого искренне жаль – ни образа, ни характера ему сыграть не довелось), да и тот всеми силами будет ее остужать… Но общему отрезвлению от режиссерского интеллектуального угара эта холодная вода никак не способствует. Финальная «веселуха» поклона кажется пиром во время чумы («Чума на оба ваши дома!»), накрывшей в этот раз столетний дом «На Литейном» с макушкой.