«Счастье моё» Александра Червинского зачем-то поставили в Театре "На Литейном". Что хотели сказать и кому, почему сейчас, и как с этим быть — непонятно. Спектакль явно завис и требует перезагрузки. Но на него ходят, потому что из афиши ясно: «про любовь».

Эту пьесу наперебой ставили в СССР лет двадцать назад. И ничего не могу с собой поделать: впечатление от додинской версии в МДТ тогда и до сих пор — самое сильное. Наталья Акимова играла искреннюю девчушку с огромным сердцем, звериной силищей и доброй душой. Петр Семак делал простоватого, честного парня, дикого, но чертовски симпатичного. Спектакль ошеломлял. От него исходило сияние.

История эта печальная и героическая: шекспировские страсти по-советски. Жестокой зимой 1947 года встречаются юные Семен и Виктория. В сущности, дети. Но у каждого за спиной уже тяжелая судьба, на которой изрядно потоптался сталинский режим. Семен, из бедной многодетной деревенской семьи, старательно учится «на дипломата». Вика - дочь расстрелянных «врагов народа», живет в школе и делает карьеру «училки». Вместе им быть никак нельзя. Нужно думать о выгоде, о положении в обществе, о том, что люди скажут, о верности и чести. Но взрослеют влюбленные не от невзгод и несправедливости окружающего мира, а от столкновения с собственным миром внутренним. Там оба разглядели вдруг такую бездну, что не справились. Это я о персонажах. Актеры же, понятное дело, должны характерам соответствовать и фабулу развивать, желательно с юношеским азартом и неподдельной искренностью. И под присмотром. У режиссера Виктора Рыжакова, может, и вышло бы всех удивить, будь у него другие исполнители — или приди он в другой театр. И на Литейном случаются же порой творческие удачи. Но «Счастье мое» тут явно некстати. Про него играют, но не живут. Я ничего не чувствую, слушая текст и глядя на демонстрацию довольно предсказуемых ходов и приемов. Меня огорчает, что нет куража и тем более — глубины. Мне досадно, что четверо (всего-то) актеров на сцене не способны честно существовать ансамблем. Меня раздражает, что молодая пара — потешная Полина Воронова и пресный Алексей Телеш — не наделяет своих героев пронзительной беспечностью первой любви, а старшие — Ирина Лебедева и Вадим Бочанов — позорно фальшивят и пользуются штампами. И это вместо того, чтобы «думать мысли». И еще: сегодняшний зритель вполне может не знать, кто такие пионеры, и почему от доноса люди получали инфаркт. И меня поражает, что не сделано ни малейшей попытки объяснить недоумевающему залу, что это было за время, и чем тогда оправдывали победу разумного планирования над совестью и любовью. Когда режиссеры не хотят привязываться к конкретным людям в конкретных исторических обстоятельствах и наглухо запутываться в этом, они делают инсценировки. Вот Гарольд Стрелков весьма оригинально инсценировал роман Лиона Фейхтвангера в театре им. Ленсовета. А Игорь Коняев — своего любимого Чехова в театре им. В.Ф. Комиссаржевской, взяв рассказ «Живой товар» и превратив его в какие-то веселые картинки. Попытка переработки прозы в драму — это всегда неточности, несоответствия, ошибки, огрехи, просчета, — и это нормально. Каждый режиссер разминает материал, как глину, под себя и берет из текста то, что считает важным, и выделяет вещи, кажущиеся ему по какой-либо причине знаковыми и главными. К этому вряд ли стоит придираться. У публики должно работать не чутье историка с замашками судьи, а мистическое ощущение попадания в некую цель в виде зрительского нерва. Замечательный, многоплановый Чехов в версии Коняева попадает, но не в яблочко. История про то, как любовник выкупает чужую жену, а любовь оказывается продажной тварью, разыграна по нотам, вышита по канве, но как-то бездумно. Спасают, как всегда, старания актеров, каждого по отдельности. Но нет новации, бесстрашия творческого и желания сказать что-то важное. Все бабы — дуры, все мужики — сволочи? Мы это знаем. Все покупается и продается? Да что вы говорите? За все в жизни приходится платить? Согласитесь, избито. А сами-то что сказать хотели?

Спектакль на первый взгляд размашист. Там двери высокие, огромные, точно для гулливеров — три двустворчатые штуки. Конечно, этот прием уже был неоднократно использован в театрах, отчего сразу скучнеешь — но признаешь, что зрелищности эта несуразные гиганты таки добавляют.

Три части рассказа — три акта — три персонажа любовным треугольником — три смены декораций. Если квартира, то окна, занавеси и мебеля повторяют описанные у автора. Если море, то костюмы — всенепременнейше и препошлейше цвета морской волны с опенком «вырви глаз». Если дом в деревне, то всё вокруг какое? Правильно, зеленое, чуть размытое коричневым. А поскольку к этому моменту жизнь персонажей изрядно посерела, а сами они превратились в тени, то в костюмах доминирует угадайте какой цвет. Спасибо художникам Ольге Шаишмелашвили и Петру Окуневу за такую детскую простоту. Гораздо интереснее работа со светом Дениса Солнцева: удивительно, как можно лампочками и направлением лучей через фильтры добиться почти физического ощущения скучного вечера в большой квартире, невыносимой жары на взморье и невыразимой меланхолии на даче, полной случайных людей и несбывшихся надежд? Текст автора превращается в монологи незадачливого любовника Грохольского в исполнении Владимира Крылова — молодого еще артиста с комедийной внешностью и лиричным нутром. То ли по неопытности житейской, то ли от невнятности задачи некой сердечной занозистости сим монологам недостает. Но в целом смысл понятен: эгоист, трус, тряпка, человек, способный единожды на неожиданный и взбалмошный поступок, готовый за деньги покупать себе и любимую женщину, и счастье с нею, страдает и переживает как распоследний индюк надутый — как бы в суп не попасть и важность сохранить. Пыжится — но трусит и стыдится. Излишне слащавый и сентиментальный, закомплексованный и скучный, зашоренный какой-то и занудный невыносимо, как большинство нынешних мужчин, он, вполне по Чехову, «похож на старого, от радости вечно плачущего дедушку-тихоню» и наводит на всех вокруг смертельную, дохлую тоску. Евгения Игумнова, актриса едкой кропотливости и экзотической красоты, замечательно и тщательно олицетворяет на сцене чеховский афоризм: «Женщины, когда чувствуют себя правыми, бранятся и плачут, когда же сознают за собой вину, то только плачут». Ее бедную Пизу, чахнущую, хныкающую и пищащую, жальче всех. Она — буквально тот самый живой товар, хотя у Чехова все перипетии зациклены на мужчинах — муже, любовнике и маленьком сыне продажной дамы, со всех сторон непутевой.

Силен Владимир Богданов в образе алчного и чванливого мужа Ивана Петровича Бугрова. Ну, на то он и психологичен, и эксцентричен, и энергичен, и литературно одарен, и с педагогическим талантом, и с административными навыками, и с завидной самокритикой, и с огромным опытом, чтобы достоверно и занятно играть фанфаронствующего мужлана. Собственно, на него здесь только и можно смотреть неотрывно, а остальных привечать. Но артист Богданов, будучи именно бывалым педагогом, умеет незаметно увлечь за собой младших партнеров, чтобы игралось всем наравне и на подъеме. Пусть же этот любовный треугольник не блуждает в трех дверях, а взойдет до тончайшего психологизма, за которым станет куда как интересно наблюдать-подглядывать из зрительного зала.